«Я, Васёчек, все это время шибко безобразничал в алкогольном то есть смысле. Были больницы, скандалы, драки, выговоры, приказы об увольнении, снова больницы... Позволял терзать свое тело электричеством... И душу латал, и в мозгах восстанавливал ясность».
Несколько лет назад «желтая» пресса разыскала какую-то продавщицу ювелирного магазина, которая рассказала, будто незадолго до ухода из жизни Высоцкий покупал обручальное колечко. Тут же слепили ток-шоу — терпеть не могу этот балаганный жанр — и выдали интригу: Владимир Семенович собирался жениться на своей «последней любви» Оксане, а с Мариной Влади развестись. Ерунда! Никогда бы Володя с Мариной не расстался. Там — любовь. А временные мимолетные романы — да мало ли их было!
Наши жизни шли рядышком очень долгие годы. Учились в одном классе в московской школе № 186. Остались фотографии той поры: вот я стою в своем пиджаке, Володя в своем. А вот другой снимок, на первомайской демонстрации: он уже в моем пиджаке, а я в его, поменялись. Зачем? Да «для общего ливера», была у нас в ходу такая присказка. Что она означала — никто не знал.
И кто только придумал, будто Высоцкий — трагическая фигура? Ничего подобного! Веселый, компанейский, а какой выдумщик! И к проблемам своим относился с юмором. Писал мне в Магадан, где я несколько лет жил и работал в газете: «Васёчек, запутался я с бабами своими окончательно, вся беда от этих баб. Хотя без них, конечно, плохо». Почему мы называли друг друга «Васёчек», толком непонятно. Один из одноклассников как-то сказал: «Да они друг с другом вась-вась» — видимо, отсюда и пошло. Высоцкий был моим единственным близким другом, больше такого я за всю жизнь не встретил. Остались Володины письма, перебираю их, перечитываю. Понимаю: строки, написанные его рукой, — раритет, да и сам «Васёчек» — уже фигура историческая. Но для меня-то это история личная: наше прошлое, наши души и чувства. Не все послания Володи, конечно, можно читать широкому кругу, все же мужские беседы — штука частная и довольно интимная. Но кое-что я готов показать тем, кто помнит и любит Володю. Пусть узнают другого Высоцкого — просто хорошего парня, нормального мужика с обалденным чувством юмора. (Орфография и пунктуация писем сохранены.)
«Васёчек! Дорогой! Сука я! Гадюка я! Падлюка я! <…> Не советский я человек, и вообще слов и эпитетов нет у меня, и жаль мне себя до безумия, потому никчёмный я человек! Оказывается, ты уехал-то почти пол-года назад, а я и не заметил, как они пролетели, потому пил я, гулял я, развратничал, в кино снимался, лечился и т. д. и т. п. и пр. Начну по порядку. Летом снимался в «Стряпухе» у Эдика Кеосаяна. Играл Пчёлку, и хоть Пчёлка — насекомая полезная и имя само ласковое, однако не оправдал ни того ни другого. Запил горькую, дошло почти до скандала, даже хотели с картины уволить, но... всё обошлось и с грехом пополам закончил.
Съёмки были под Краснодаром, в станице Красногвардейская. Там, Гарик, куркули живут, там, Васёк, изобилие, есть всякая фрукта, овощь и живность, акромя мяса, зато гуси, ути, кабанчики!! Народ жаден, пьёт пиво, ест, откармливает свиней и обдирает приезжих. Жили мы сначала с Акимовым (Владимир Акимов — одноклассник Высоцкого, сценарист, актер, художник. — Прим. ред.), он там практику проходил, писал сценарий, помогал Кеосаяну <…>, а потом к нему приехала шалава его с подругой. На этой шалаве он совсем недавно женился. Я на свадьбе не был, свадьба была тихая, тайная, без венчания и без пьянки.
Игорь Кохановский
Ничего, кроме питья в Краснодаре интересного не было. Стало быть про этот период — всё.
После этого поехал в Гродно сниматься в фильме «Я родом из детства» минской студии. Там всё хорошо, скоро поеду к ним досниматься в Ялту. Написал туды для фильма 3 песни. Скоро выйдет — услышишь. Играю там изуродованного героя войны, пою и играю на гитаре, пью водку, в общем — моя роль.
А потом — чем дальше в лес, тем ну её на хрен. Приехал на сбор труппы, напился и пошло... Любимов даже перестал бороться и только просил, чтобы поменьше, Люся была в трансе, я — гулял, рванина! Но ты, Васёк, не подумай, что акромя питья ничего не было. Играл, пел. Правда, частенько под булдой, но... все-таки».
Кого-то, возможно, покоробило слово «шалава». Но в пору нашей молодости оно не носило никаких обидных оттенков. Означало всего лишь — «очередная временная подруга». Их, несерьезных увлечений, у нас было много. Как-то, встретив Володю с новой девушкой, я бросил шутку, понятную лишь нам двоим:
— Вижу, Васёчек, у тебя опять перемена фотокарточки?
— Точно так! — смеясь, ответил Высоцкий.
Отец Володи Семен Владимирович — душа нараспашку, простой как медный рубль (но и сам, как говорится, не без греха) — подтрунивал над любвеобильностью отпрыска. Помнится, в студенчестве мы с Володей собрались в Адлер отдохнуть. Вот-вот должен был открыться Всемирный фестиваль молодежи и студентов, посвященный дружбе между народами, Москву украшали плакатами и транспарантами. Все наши тогдашние друзья сильно удивились, что мы игнорируем событие вселенского, можно сказать, масштаба и уезжаем из столицы. На что мы снобистски отвечали: «Вся эта ваша суета нам ни к чему! И народу меньше будет на юге!» Перед отъездом зашли к Володиному отцу. Семен Владимирович, человек военный, старался держать себя с нами строго.
— Ну что, молодежь, в Сочи собрались? — спросил он.
— Да нет, мы едем в Адлер.
— Учтите, в Сочи сейчас свирепствует эпидемия сифилиса! — Семен Владимирович словно не слышал нас.
— Да мы в Адлер едем!
— Значит, так. Если иметь дело — то только с медобслуживающим персоналом.
Правда, до поры до времени девушки у Володи были не то чтобы блеклые или малозаметные, но вот не королевы точно. Он и сам казался зажатым, как будто невзрачным. Физически слабоват, в школе на уроках физкультуры даже подтянуться не мог. Ребята порой смеялись: «Ну, Высота (так его называли), ты даешь!» Позже, поступив в Школу-студию МХАТ, Володя занялся своим здоровьем: стал ходить в зал, накачал мышцы, набрал вес и уже смотрелся по-спортивному ладным.
Высоцкий с одноклассником Володей Акимовым, по сценариям которого поставлено много фильмов, например «Демидовы»
«Заболели» поэзией мы почти одновременно. Пришла новая учительница литературы и открыла нам запрещенных в те годы Гумилева, Мандельштама и Цветаеву. Слушали стихи затаив дыхание. А потом почти всем классом записались в читальный зал Исторической библиотеки, где хранились томики поэтов Серебряного века. Выносить книги не разрешалось, и мы переписывали стихи от руки. Лет десять назад сестра, разбирая старые бумаги, нашла мою тетрадку, а там аккуратным школьным почерком выведен чуть ли не целиком «Громокипящий кубок» Игоря Северянина.
К тому времени я уже умел играть на гитаре. Знал почти весь репертуар Вертинского — мама его обожала и пела мне вместо колыбельных. С ним я быстро стал звездой нашей школьной компании.
А потом наступил 1953 год — умер усатый вождь. Следом случилась тюремная амнистия. И вот вчерашние уголовники, которых почему-то оказалось много в доме на Неглинной, где я тогда жил, вернувшись из зон и тюрем, вечерами стали выходить во двор, играть в карты за столиками, вернее большими кабельными катушками, положенными на бок, выпивать, закусывать. Они пели песни, которых я раньше никогда не слышал: «Шарит урка в пойме у майданщика, там ходит фраер в тишине ночной...» Началась мода на тюремную романтику, от которой, казалось, веяло особой свободой. У Евгения Евтушенко даже есть такая строчка: «Интеллигенция поет блатные песни».
Не все знают, что перед Школой-студией МХАТ Володя полгода учился в другом институте. Заканчивая десятый класс, где-то уже весной, мы спохватились: надо решать, куда поступать. Были, конечно, безалаберными молодыми людьми по сравнению с нынешними выпускниками, которые знают, чего хотят. И когда задумались, что делать, Володя сказал: «Давай пойдем к отцу, посоветуемся».
Пришли. Семен Владимирович в своей манере служивого офицера говорит: «Значит, так — слушай сюда. Чтобы всегда иметь кусок хлеба, надо получить диплом инженера». Чем Володю и меня, конечно, немного обескуражил. Наши гуманитарные привязанности как-то не особо располагали к техническому вузу. Хотя учились мы довольно прилично и в начале десятого класса, кстати, решили даже окончить школу с медалями. Но от этой идеи после первой четверти, увы, пришлось отказаться.
Нас пригласили на школьный вечер в соседнюю женскую школу № 187. Обычно на таких вечерах устраивали показ какой-то своей самодеятельности. Все это было скучно и неинтересно. Володя вышел на сцену и рассказал байку в стиле чуть позже ставших модными анекдотов «армянского радио». Всего-то: представитель пролетариата дремлет, над ним летает комар, кусает за нос и вроде бы как издевается над рабочим человеком. Но Володю за эту шутку чуть не выгнали из школы, правда, потом ограничились тройкой по поведению в четверти. Какая там медаль?! «А раз Володя не получит, то и мне она не нужна», — решил я.
Так куда поступать? Высоцкий, будучи большим оригиналом, предложил: «От какого вуза будет самый красивый билет на день открытых дверей, туда и пойдем!» Самым ярким и красочным оказалось приглашение в МИСИ — инженерно-строительный институт имени Куйбышева. Конкурс — восемнадцать человек на место. Поступить надо, других вариантов нет, иначе загребут в армию.
Это наш класс. Мы в первом ряду: Володя — второй справа, я — третий, каждый в своем пиджаке
Приехали в институт, который находился на Разгуляе, что сразу же, смеясь, отметили: «Хорошее название!» Собрание абитуриентов проходило в местном клубе. На входе стояли молодые люди и почти каждого входящего спрашивали: «Спортивный разряд есть?» Я сказал, что есть — первый по хоккею. Тогда всерьез им занимался и даже играл за юношескую сборную.
Нас сразу же обступили:
— Давайте к нам, на механический факультет! Мы поможем поступить.
Говорю:
— Я с другом.
— Ну, значит, и другу поможем. Подскажем темы сочинений. Ну и с математикой решим, договоримся с приемной комиссией.
С математикой, к слову, получилось смешно. Мы с Володей оба легко справились и с письменными заданиями, и с устными — спасибо нашим школьным учителям. Преподаватель из комиссии, удивленно-ошарашенная, дала дополнительные уравнения. Потом еще. Потом снова и снова — насчитал десять штук. Но я все решил. Володя — тоже. Уже когда приняли, на одном из занятий она призналась: «Меня попросили помочь вам, «подтянуть». Я подумала: блатные — нарочно завалю! А вы, оказывается, все знаете...»
Так обрадовались поступлению, что первые месяцы «зависли» с друзьями. Незаметно подошел декабрь, зачетная сессия. А у нас не сданы лабораторные работы, эпюры по начертательной геометрии... В авральном порядке начали все это делать и фактически успели до экзаменационной сессии. Оставалось только предъявить один чертеж, который разрешили принести первого января. Если не сдадим, то второго января до первого экзамена не допустят.
И вот в новогоднюю ночь с 1955 на 1956 год мы с Володей засели у него дома, в квартире на проспекте Мира. На кухне разложили книжки, чертежные доски и пыхтели над ними. К двенадцати часам больше половины сделали, откупорили бутылку шампанского, встретили Новый год. Перекурили — и снова за работу. Чтобы не уснуть, сварили крепкий кофе и попивали его.
Где-то часам к двум наши старания увенчались успехом. И тут я случайно бросил взгляд на Володин лист формата А4, где должны быть изображены образцы всех шрифтов, использованных в чертеже. И дико расхохотался. Выражение «курица лапой» очень подходило к тому, что друг сотворил.
Володя как-то грустно улыбнулся, взял чашку, на дне которой была кофейная гуща. И медленно, даже с каким-то наслаждением полил этой жижей свой чертеж.
— Ты что, с ума балдел? — спросил я, была у нас в ходу такая присказка.
— Нет, Васёчек, окончательно понял: не мое это.
К тому времени он занимался в драматическом кружке при Доме учителя, преподавал у них актер МХАТа Владимир Богомолов.
— Я уже говорил с Богомоловым — сказал Володя. — Буду готовиться в театральный.
А это мы на первомайской демонстрации: я уже в его пиджаке, он — в моем, поменялись
Мой дом стоял на Неглинной — в двух минутах ходьбы от Школы-студии. Как у них в занятиях перерыв — Васёчек у меня. В мое отсутствие его принимала мама, они дружили. Мама была в курсе дел Высоцкого — и творческих, и любовных. Что-то Володя рассказывал, что-то она — мудрая женщина — сама подмечала. Порой подшучивала над ним: «Ну, многостаночник, как дела?» Девчонок у Володи всегда водилось немало... А что в этом плохого? Мы были молоды, сил, энергии — хоть отбавляй.
Окончили вузы одновременно в 1960 году. Меня распределили в строительный трест. Вокруг Москвы в радиусе двухсот километров сооружали газовое кольцо, и я попал туда. Вахты были по неделе, возвращался домой лишь на субботу и воскресенье. С Володей мы все лето почти не виделись, только перезванивались. Когда осенью, где-то в сентябре-октябре, собралась наша компания, я услышал первые Володины песни:
Что же ты, зараза, бровь
себе подбрила,
Ну для чего надела, падла,
синий свой берет!
И куда ты, стерва, лыжи
навострила?
От меня не скроешь ты
в наш клуб второй билет!
Спрашиваю друга:
— Васёчек, что это?
— Я написал!
— Как так?
— А вот так!
— Ну, Васёчек, не ожидал.
— Да и сам не ожидал, а вдруг пошло-поехало.
С тех пор, конечно, душой нашей компании стал Володя. Мне со своим Вертинским можно было уже отдыхать.
Я продолжал писать стихи. В шестидесятых годах в Москве существовало очень интересное литературное объединение «Магистраль», которым руководил поэт Григорий Михайлович Левин. Удивительный человек, его семинары были безумно интересны, а разборы стихов и прозы — очень содержательны, они помогали молодым авторам в их творческих поисках. Достаточно сказать, что из «Магистрали» вышли Булат Окуджава, Александр Аронов, Владимир Войнович... В это объединение поступил и я. А еще через какое-то время совсем оставил инженерное дело, уйдя в журналистику и литературу.
Семен Владимирович Высоцкий
В молодости мы все очень большое значение придавали успеху у прекрасного пола. Но с тех пор как Володя превратился в центр компании, все девочки стали его. Мне было немного досадно. И я совершенно неожиданно (вот уж действительно, как говорил Вознесенский, «стихи случаются») написал песню «Бабье лето». Текст вышел довольно лирическим, придумать простенькую мелодию не составило труда.
Я кручу напропалую
с самой ветреной из
женщин...
Я давно хотел такую —
и не больше,
и не меньше.
Я забыл, когда был дома,
спутал ночи и рассветы...
Это омут,
это омут —
бабье лето,
бабье лето.
Вскоре она стала гимном нашей компании. А потом получила и более широкую известность и давно живет в трех вариантах: в исполнении Высоцкого, Клавдии Шульженко и Юрия Антонова.
На одном из своих выступлений Володя сказал в кураже, что помог написать мелодию к песне «Бабье лето». Кажется, это произошло на концерте в Тбилиси, запись которого я совершенно случайно услышал на магнитофоне одного из приятелей. Звоню:
— Васёчек, что за дела?
— Васёчек, извини, Христа ради. Бес попутал. Но ты не представляешь, что можно во время концертов ляпнуть ради красного словца. Кстати, недавно мне пришло извещение из ВААПа (агентство по охране авторских прав. — Прим. авт.), чтобы я зарегистрировал эту песню. Давай пойдем туда вместе, и я на твоих глазах напишу, что мелодия «Бабьего лета» не моя, а твоя.
Так и сделали. Мне в ВААПе дали копию его расписки. Лет десять назад, а может и больше, возникла спорная ситуация: на одной из пластинок с Володиными песнями, записанными, видимо, на каком-то концерте, было и мое «Бабье лето», а в перечне стояло «стихи — И. Кохановского, музыка — В. Высоцкого». Я позвонил его сыну Никите. Он был не в курсе дела и, узнав правду, очень передо мной извинялся.
Спустя несколько лет, когда я уже работал в магаданской газете, мои московские друзья устроили мне под Новый год двухнедельную командировку в Москву. Прилетел я двадцать пятого декабря. На следующий день, конечно, объявился Володя. И после обычных «как, что, чего» он сказал, что мы идем встречать Новый год к Андрею Вознесенскому.
Он казался невзрачным. На уроках физкультуры даже подтянуться не мог. Позже, поступив в Школу-студию МХАТ, Володя накачал мышцы
— Как это «мы идем»? — спросил я.
— А он пригласил.
— Да, он тебя пригласил, я-то тут при чем?
— А я ему сказал, что у меня есть друг, с которым мы, если оба в Москве, всегда встречаем Новый год вместе. Он тут же поинтересовался, кто мой друг. Я назвал. «Так мы с Игорем знакомы, он же написал «Бабье лето»!» — воскликнул Вознесенский.
Открою вам секрет: песня эта посвящена Елене Копелевой, многие, наверное, помнят ее отца Льва Копелева (Лев Копелев — критик, литературовед и правозащитник. — Прим. ред.). Как-то Лена пригласила меня в студию Михаила Демина, был такой поэт и художник, где я и познакомился с Вознесенским. Так как там собрались несколько поэтов, то решили читать стихи — по кругу. Я прочел «Бабье лето». Вознесенский спросил, не песня ли это — уж больно песенный лад чувствуется. «Да, — говорю, — у меня есть друг, актер (это был 1962 год, о Высоцком еще почти никто не слышал, кроме нашей компании), он стал писать песни. И я, можно сказать, подхватил эстафету».
Но вернусь в весну 1960-го, когда мы оканчивали наши вузы. В выпускном спектакле Школы-студии МХАТ «На дне» Высоцкий играл Бубнова. В сцене, где его герой под хмельком приходит в ночлежку, обвешанный гирляндами баранок, бубликов и напевая «Мраморное твое личико поцелуями я зажгу...», зрители разразились аплодисментами. Я тоже хлопал как безумный — уж больно здорово сыграл Володя. Он единственный из участников спектакля имел такой успех.
После столь блестящего показа Высоцкий получил приглашение на работу аж от четырех московских театров: «Маяковки», Сатиры, Пушкина и драматического имени Станиславского. «Пойду, только если возьмете и мою жену!» — ставил условие Высоцкий. К тому времени он женился на актрисе Изе Жуковой. Она училась в той же Школе-студии, но окончила двумя годами раньше, и ее распределили в театр драмы в Киеве. И жили они врозь — Володя тут, она там. Главный режиссер Театра имени Пушкина Борис Иванович Равенских четко пообещал Высоцкому: иди к нам, следом и жену возьмем. Васёчка оформили, а с вызовом супруги тянули. Он понял, что его обманули, и впервые крепко запил. Володя не приехал на спектакль — и его недолго думая уволили. А с Изой он вскоре развелся: ну разве это жизнь — в разлуке?
Нет, Высоцкий не был алкоголиком. Просто слабоват: неприятность случилась — стакан бахнул и вроде бы как жизнь снова сияет яркими красками. Беда в том, что стаканом дело никогда не ограничивалось. Он не пил, не пил — а потом срывался и гудел не один день.
С первой женой Изой Жуковой
Помню, Володя был уже женат на Марине и они пришли ко мне в гости. Влади чуть ли не с порога говорит: «Гарик, я не знаю, что делать. Посмотри на него... А сегодня «Галилей». — Высоцкий действительно еле стоял на ногах. — Прошу тебя, пожалуйста, поезжай в театр к Любимову, скажи: пусть ищут замену».
Я поехал.
— Юрий Петрович, Володя не в форме, извините.
— Передайте вашему другу, — отчеканил главный режиссер и худрук, — что я сегодня же вывешиваю приказ о его увольнении! Все, до свидания.
Вернулся домой, а Володька уже пришел в себя, порозовел:
— О, Васёк, Марина сказала, ты в театр ездил, как там Юрий Петрович?
— Говорит: ты уволен.
— А!!! — махнул рукой Володя. Схватил бутылку водки, налил стакан, выпил залпом и — хлоп — снова в отключке. Над собой, над своим здоровьем он, конечно, покуражился.
Но все это было позже, а тогда, в шестидесятые, я начал писать песни для эстрадных исполнителей. Первая — в соавторстве с Оскаром Фельцманом — «Возвращение романса», ее исполнил Муслим Магомаев. Лирическая композиция быстро стала хитом, а я — востребованным песенником. Познакомился с Давидом Тухмановым, он почитал мои стихи, некоторые из них решил положить на музыку. Как-то захожу к Давиду, а он говорит: «Игорь, послушай новую песню Высоцкого». И поставил «Кони привередливые». Я под впечатлением тем же вечером позвонил Володе:
— Васёчек! Слышал твою новую песню, это потрясающе!
— Спасибо! — искренне поблагодарил друг.
Позже знакомые часто спрашивали: завидовали ли вы Высоцкому? Никогда! Как и он мне. Помнится, вышла пластинка «Кружатся диски» с моими песнями, раскупили буквально в один миг. Я получил авторские отчисления. Огромную сумму по тем временам. При встрече сообщил Володе:
— Вот, а инженером бы зарабатывал по сто пятьдесят рэ в месяц.
— Васёчек! — расхохотался он, обнимая меня. — Так я теперь могу у тебя занимать?
Вот и вся зависть.
Конечно, в молодости мы встречались гораздо чаще, чем в семидесятые годы. В начале шестидесятых на какой-то праздник (я тогда еще был женат на первой супруге Миле) Высоцкий пришел с очередной «новой фотокарточкой». Был такой фильм «Дело «пестрых». Официантку играла одна очень миловидная актриса, у Володи с ней был мимолетный роман. Сидели за столом, он напился. Подруга сделала замечание: мол, хватит пить. Высоцкий отвесил ей оплеуху. И поняв, что вечер испорчен, сказал мне: «Ладно, Васёчек, мы уходим, прости».
Вторая его жена, Люся Абрамова, конечно, настоящая красавица, рядом с ним никогда не было такой девушки. «Васёчек, знакомься — это Люсечка», — соловьем пел Володя. Я видел, что временными отношениями тут явно не обойдется.
Позже он рассказывал об их знакомстве. Они снимались в фильме «713-й просит посадку» в Ленинграде, потом пошли в ресторан актерской компанией. И там случилась заварушка, Володя подрался с каким-то гостем: то ли тот косо посмотрел на Люсю, то ли что-то обидное ей сказал. «Словом, хорошо погуляли! — смеясь, делился со мной Володя. — Побитую посуду нам тоже включили в счет. Мы принялись рыться по карманам и поняли: денег не хватает. И Люсечка дала свое колечко, чтобы смогли расплатиться. А мы знакомы-то с ней всего пару дней — вот ведь широкая душа!» Кольцо Высоцкий потом выкупил.
Кадр из фильма «Дело «пестрых»
Вскоре они поженились. Свадьба была скромной. Пришли друзья по театру — Коля Губенко, Сева Абдулов, Люсина родня и подруги — всего человек десять. Помню, как Губенко потрясающе пел: «Течет речечка по песочечку, бережочек моет. Молодой жульман, молодой жульман начальничка молит...» Ой, как он пел! До сих пор вижу это как сейчас.
По случаю свадьбы я подарил Володе свое обручальное кольцо — как раз развелся с первой женой и мне оно было без надобности. А ему нужно, лишних денег не водилось: актеры мало зарабатывали, а известным исполнителем он еще не стал.
По прошествии уже не помню скольких лет я увидел, что кольца на его пальце нет.
— Володь, а где колечко?
— Васёчек, каюсь! На гастролях такая девка подвернулась! Когда расставались, буквально висела на мне и так плакала! Снял кольцо, надел ей на палец: а что оставалось делать?
В этом был весь Высоцкий. Человек порыва, человек страсти. Таким людям трудно дается семейная жизнь. Какая семья, если ежедневные спектакли, частые съемки в кино, записи песен на студии, концерты и гастроли? И Володя наслаждался этим бешеным графиком. Выступления выматывали, после рубашка мокрая от пота, хоть выжимай. Себя не берег. Даже в компаниях пел на разрыв аорты, а уж на концертах... А общение человека высасывает. Неспроста он вставал очень рано — чтобы в тишине квартиры, пока все спят, побыть одному, немного посидеть за столом, написать что-то.
Я в середине шестидесятых уехал в Магадан. Хотелось поскорее издать свою книгу. В Москве это было нереально, а вот там — вполне. Накануне отъезда, когда я устраивал «отвальную», Володя принес листок. На нем разными фломастерами (на каждый куплет отдельный цвет) была написана знаменитая теперь песня «Мой друг уехал в Магадан». Кстати, это не единственная песня, которую он мне посвятил.
С моим отъездом у нас начались «эпистолярные отношения»: писали друг другу часто. В одном из его посланий я прочел: «Помнишь, у меня был такой педагог — Синявский Андрей Донатович — с бородой, у него еще жена Маша. Так вот. Уже 4 месяца, как разговорами о нем живет вся Москва и вся заграница. <...> Дело в том, что его арестовало КГБ, за то якобы, что он печатал за границей всякие произведения. Там, за рубежом, вот уже несколько лет печатается художественная литература, статьи и т. д. и т. п. под псевдонимом Абрам Терц. В КГБ решили, что это он. Провели лингвистический анализ, и вот уже 3 месяца идет следствие. <...> Слухов, сплетен и домыслов — куча. <...> 5 декабря на площади Пушкина была демонстрация, организовали ее студенты. Многие знали, что она будет и ЧК — тоже. Бунт был подавлен в зародыше. Бунтовщиков — человек 10, куда-то увезли и тут же отпустили за ненадобностью — молокососы какие-то. Требовали гласности процесса над Синявским. В общем, скандала не получилось, но ты примерно можешь представить себе масштабы этого всего. Кстати, маленькая подробность — при обыске у него забрали все пленки с моими песнями и еще кое с чем похлеще, — с рассказами и т. д. Пока никаких репрессий не последовало, и слежки за собой не замечаю, хотя надежды не теряю. Вот так! Но... ничего, сейчас другие времена, другие методы, мы никого не боимся. И вообще, как сказал Хрущев — у нас нет политзаключенных!»
Свадьба Володи и Люси Абрамовой. В свидетелях я и Лена Щербиновская, 26 мая 1965 года
В другом письме — еще новости: «…Придется мне, Гарик, писать теперь про Анадырь. Это трудно, потому что я не знаю про Анадырь. Про Магадан знаю, а про Анадырь — нет. К тому же она рифмуется хуже — подумай, Анадырь — упырь, пупырь, волдырь, есть, правда, Сибирь, но это — банально. Ты уж мне напиши, что это за место такое. Епифан говорит, что у него есть там друг — летчик полярной авиации. Узнаю, как зовут и напишу. Он там — большой человек.
Моя популярность песенная возросла неимоверно. Приглашали даже в Куйбышев на телевидение как барда, менестреля и рапсода. Не поехал! Что я им спою? Разве только про подводную лодку. Новое пока не сочиняется. Решил, пока не поздно, использовать скандальную популярность и писать песни на продажу. Кое-что удалось.
А теперь вот что. Письмо твое получил, будучи в алкогольной больнице, куда лег по настоянию дирекции своей после большого загула. Отдохнул, вылечился, на этот раз, по-моему, окончательно. Хотя зарекалась ворона... не клевать. Но... хочется верить.
Прочитал уйму книг. Набрался характерностей, понаблюдал психов. Один псих — параноик в тихой форме писал оды, посвященные главврачу, и мерзким голосом читал их в уборной.
Сейчас я здоров, все наладилось. Колька Губенко уходит сниматься, и я буду играть Керенского, Гитлера и Чаплина вместо него. Мандраж страшный, но... ничего, не впервой.
Вот, пожалуй, пока и все. Пиши мне, Васёчек, стихи присылай, теперь будем писать почаще. Извини, что без юмора. Не тот уж я, не тот. Постараюсь исправиться. Обнимаю тебя и целую. Васёк».
В одном из писем он мне написал о романе с актрисой Театра на Таганке Татьяной Иваненко. Следом пришло другое: «С бабами своими я абсолютно запутался, но ничего не хочу менять. Не хочу ничего менять, но запутался совершенно».
Вину свою, конечно, ощущал. Особенно перед сыновьями Аркадием и Никитой, которые родились практически один за другим: «Такая <...> жизнь, Васёчек, ничего не успеваешь. Мальчишек своих почти не вижу. Когда пацан тебе в глаза смотрит, то душу словно наизнанку выворачивает». Но иначе жить не мог. Просто он был таким, каким был.
Про Иваненко мне не хочется говорить подробно, хотя и понимаю читательский интерес. Замечу только одно: не слишком приятная особа. Володю считала чуть ли не своей собственностью. Со временем их отношения сошли на нет. Про его дочь от Иваненко я слышал. Но — лет через десять после Володиной смерти или даже позже. Сам он про дочку мне не говорил, я не знаю, признал ее Высоцкий как свою или нет. Но хватит об этом. Главная женщина в его жизни конечно же Марина, у них было настоящее родство душ.
Врезалось в память: 1968 год, я в Магадане. В тот день дежурил по газете. Когда мы с корректором вычитали все полосы, мне разрешили пойти домой отдохнуть — до подписания финального оттиска время было. Часов в одиннадцать вечера — телефонный звонок. Я в полной уверенности, что пора в типографию, беру трубку и слышу:
— Васёчек, это я!
— Привет! Откуда мой номер узнал? От мамы?
С Люсей Высоцкий познакомился на съемках фильма «713-й просит посадку» (Абрамова — первая справа)
— Нет, — отвечает Высоцкий, — у милиционера! Я тут, в твоей редакции. Пришел, а он к тебе не пускает.
Я чуть не упал.
— Ты в Магадане?!
— Ну да!
— Стой на месте, никуда не уходи, сейчас буду!
Прибегаю, благо до работы пять минут. Володя слегка навеселе.
— Ты ж написал, что подлечился и в завязке.
— Развязал! Но, Васёчек, такая причина бывает раз в жизни! Сергей Юткевич снимает фильм «Сюжет для небольшого рассказа», в главной роли Марина Влади. Нас познакомили, и я, Васёчек, пропал!
В шестидесятые годы фильм «Колдунья», где красавица-актриса играла главную роль, крутили в кинотеатрах, и весь Советский Союз был во Влади влюблен.
— У тебя с ней что, роман?!
— Романа пока нет. Но, думаю, будет.
— Это что, как в комсомольской песне — «все мечты сбываются, товарищ»? — подмигнул я.
Но Володя был серьезен:
— Васёчек, не знаю, что делать. Потому и прилетел к тебе, за советом.
- Откуда я знаю, как быть. А что с Татьяной?
— Это уже не важно — я сплю и вижу Марину!
И он на два дня загудел у меня. Первым делом попросил:
— Васёчек, позвони Люсечке, скажи, что я у тебя, а то волнуется, наверное.
Как бы ни загулял, как ни влюбился, всегда тепло отзывался о Люсе, она была «во первых строках».
Я позвонил:
— Люсь, ты только не падай, Володя у меня.
— Как — у тебя? В Магадане?!
— Да, Люсь.
— Передай ему, что приехал Полока и его ждут на озвучании.
Вину перед сыновьями ощущал: «Мальчишек своих почти не вижу. Когда пацан тебе в глаза смотрит, душу словно наизнанку выворачивает»
Попрощавшись, я положил трубку. Было уже поздно, мы с Володей поговорили еще немного. Потом предлагаю ему:
— Давай спать, утро вечера мудренее.
На что Володя немедленно отреагировал:
— Но и в вечере что-то есть!
На следующий день я отпросился в редакции и мы с другом пошли гулять по Магадану. Позже у него родилась песня «Я уехал в Нагаевскую бухту»: «Я увидел Нагаевскую бухту да тракты, улетел я туда не с бухты-барахты».
Когда проходили мимо почтамта, Володю вдруг осенило:
— Васёчек, хочу поговорить с Парижем, с Мариной!
— Ничего себе желания!
Зашли. Володя сунулся в окошко телефонистки:
— Девушка, хочу позвонить в Париж.
— Сначала нужно связаться с Москвой.
Минуту спустя телефонистка говорит:
— Москва отвечает, что с Парижем можно связаться только из столицы!
Вернулись ко мне, он выпил. Как сказал, с горя — не дали пообщаться с Мариной.
Утром я позвонил Валере Золотухину. Тот слова не дал произнести:
— Гарик, где этот босяк? Надо, чтобы срочно вернулся. Иначе будут проблемы.
— Слушай, он в таком состоянии... Совсем развязал.
— Давай сделаем так: купи ему билет до Москвы и запихни в самолет. Сообщишь мне рейс — я встречу.
Тогда, решив слегка схитрить, говорю Володе:
— Слушай, меня срочно вызывают на работу. И так столько времени с тобой потерял, да и тебя в Москве ждут.
— Ладно, поехали в аэропорт, — соглашается он наконец.
Приехали. Купил ему билет, посадил в самолет. Тайком, пока Володя не видел, всучил бутылку коньяка стюардессе:
— Вон там сидит актер Высоцкий...
— Да, я узнала.
— Коньяк наливайте ему только в экстренном случае — если начнет, к примеру, буянить!
Самолет взлетел, я позвонил Золотухину: «Рейс такой-то — встречай!»
Прошло две недели — получаю письмо от Нины Максимовны, мамы Володи: «Гарик, очень плохо с твоим другом Васёчком. Все его концерты сорвались, в театре полный провал, озвучание пропустил, запил, не знаю, что делать, друзей у него не осталось...» Мама Володи была мягкой женщиной и от выходок сына всегда впадала в панику.
С Татьяной Иваненко в спектакле Театра на Таганке «Павшие и живые»
А у меня в Магадане намечался роман. Мы с девушкой планировали провести вместе отпуск, приехать в Москву где-то в середине июля. Но тут, раз такое дело, надо выезжать срочно. Рванул один, без подруги. Володя уже, как оказалось, вышел из больницы. Приехал ко мне на следующий день с новой песней:
Возвратился друг у меня
Неожиданно, —
Бабу на меня променял —
Где же это видано!
Появился друг,
Когда нет вокруг
Никого, — с этим
свыкнулся, —
Ну а он в первый раз
враз все понял без фраз —
И откликнулся.
Через несколько дней они с Валерой Золотухиным улетели на съемки фильма «Хозяин тайги». Где-то через месяц (я оставался в Москве: отпуск был длинный) — телефонный звонок:
— Васёчек, как хорошо, что ты дома!
— А ты откуда?
— С Казанского вокзала. Только что прибыл. Заеду к тебе?
— Давай, жду.
Он вошел с гитарой под мышкой и без лишних слов говорит:
— Присядь, послушай.
Это была «Банька». Когда стих последний аккорд, я попросил:
— Давай еще раз.
Он снова спел.
— Володь, мне кажется: все, что ты до этого писал, была разминка. Вот сейчас только начинается настоящее.
От жены Высоцкий долго не решался уйти. Люся ушла сама, забрав детей, когда узнала о его отношениях с Влади. Но тут я тем более не могу осуждать Володю. В Марину невозможно было не влюбиться. Море женственности и обаяния!
Люся ушла сама, когда узнала о его отношениях с Влади. Но не могу осуждать Володю. В Марину невозможно было не влюбиться. Море обаяния!
Однажды приехали ко мне на какой-то праздник. Моя мама готовила закуски, Марина тут же подошла: «Надежда Петровна, давайте я помогу». Звезда, а так просто себя держала. Вскоре Володя с Мариной поженились. Обошлись без свадьбы. Он только похвалился передо мной:
— Вчера расписались!
— Что ж не сказал, я бы пришел с подарком!
— Да как-то случайно вышло, Севка Абдулов был с нами, мы взяли его свидетелем и расписались без всякого ажиотажа.
Володя Марину очень любил, очень ревновал. Помню, уехал сниматься в Одессу, а она еще оставалась в Москве. Утром у нее был самолет в Париж из Шереметьево.
— Васёчек, вы с Севой проводите Марину? — попросил Володя.
— Нет проблем! Во сколько вылет?
— В пять утра!
Вечером с Абдуловым позвонили Влади. А она возьми да и предложи: «Приезжайте сейчас! Посидим до утра — спать совсем не хочется, а одной скучно».
Жила она в гостинице «Советская». Мы приехали — я, Сева Абдулов и кинооператор Леша Чардынин. Марина достала из бара французский коньяк. Сели. Пригубили. Где-то к часу ночи вырубился Сева. Следом Леша — а он был здоровенный амбал. Я остался последним — тренированный, — но держался уже еле-еле. А Марине хоть бы что! Хотя пила почти наравне с нами. Но ее организм, кажется, не воспринимал алкоголь, такое иногда бывает. Володя названивал из Одессы каждые полчаса, психовал, спрашивал у меня:
— Что вы там втроем у Марины делаете?!
— Болтаем, коньяк пьем.
— Да? А ну-ка, передай ей трубку!
И Высоцкий что-то говорил, а Влади смеялась. Само очарование! Столько шарма, воплощенной женственности и аристократичности я больше не встречал никогда.
Ко всему прочему Марина продлила Володе жизнь. Не случайно же родилось у Высоцкого посвященное ей: «...двенадцать лет тобой и Господом храним». Главная причина его пьянок в том, что вокруг была совершенно невыносимая ситуация. Стихи не печатали, концерты запрещали — для того времени он был слишком вольным, не вписывающимся в систему поэтом. Даже Семен Владимирович пенял сыну: «Ты что, твою мать, пишешь, что поешь?! Меня генерал вчера вызывал, просил: усмирите своего!»
Недавно у меня вышел новый сборник стихов и поэм «Несовпаденье», есть в нем и посвященные Володе
Разве может сейчас человек в здравом уме представить, что какие-то там чиновники имеют право запретить писать или петь? А ведь запрещали. Я и сам через это прошел. Юра Антонов сочинил на мои стихи четыре песни, среди них «Мое богатство» и «Поверь в мечту» — которые позже стали хитами. Приходим с ним на худсовет — там партийные товарищи, которые ни черта не понимают в песнях, но каждому неймется свою важность показать. И начинают цепляться чуть ли не к каждой строчке: «А что вы этим хотели сказать? Фу, какая безвкусица! А вот здесь что за намеки — не из Советского ли Союза мечтаете рвануть в страны загнивающего Запада?» И кто во что горазд, каждый в меру своей извращенной фантазии. Все четыре песни зарубили.
Они вещали, а у меня в ушах нарастал шум, во рту — горьковатый привкус. Физически плохо: ощущение, что тебя вот-вот вырвет, вывернет наизнанку. На негнущихся ногах пришел домой, достал из бара бутылку виски и всю ночь на кухне пил. Один, в бессильной ярости от безысходности.
Что же говорить о Володе, чью песню душили постоянно? Его сломала система. «Безвременье вливало водку в нас» — это ведь его знаменитые строчки. В безвременье жутко жить.
Коллеги страшно завидовали его таланту. Он поставил спектакль с Аллой Демидовой — на двоих, сам режиссировал. «Представляешь, Васёчек, никто не пришел! Ни один человек из театра, хотя я всех приглашал!» — переживал Володя. Несмотря на внешнюю жесткость и, как бы сейчас сказали, брутальность, он был очень ранимым.
В 1977 году мы встретились в Красной Пахре, в Доме творчества газеты «Известия». Пошли в сауну, просидели там часов шесть — не могли наговориться. Точнее, больше говорил Володя. В голосе звучала горечь. Какие-то мужики, парившиеся рядом, даже притихли и разговаривали шепотом, чтобы нам не мешать.
Володя сокрушался, и было от чего: «Я столько песен к фильмам написал! Но им не дают ходу, ленты кладут на полку! И даже песни к «Стрелам Робин Гуда» и «Как царь Петр арапа женил» (Высоцкий для этой картины написал «Купола в России кроют чистым золотом». — Прим. ред.) — ничего им не нужно!» Показывал мне вшитые в кожу «торпеды»: «Вот, посмотри! Пить больше нельзя! Я и не пью, боже упаси!»
Кто его подсадил на наркоту? Не знаю. У Володи был дальний родственник отца — крутой организатор мероприятий, администратор от бога, за день мог билеты на любой концерт продать и зал собрать. Он тоже подсел на это дело. Позже рассказывал мне, что какой-то хмырь подошел к нему возле «Метрополя»: мол, я давно за тобой наблюдаю, ты много работаешь, а расслабляешься привычным русским способом. Но есть и другой вариант, без тяжелого похмелья — укольчик сделал и никаких проблем!
Я не знал об этой беде. Лишь после его смерти рассказал Сева Абдулов: «Володя в последние месяцы жуткое количество ампул в сутки колол!»
Я спросил родственника Володи:
— А сколько ты колол?
— Очень много морфия.
Но он потом «завязал». Сила воли! А Высоцкий не смог.
Я-то не знал об этой беде. Лишь после его смерти, в июле 1980-го, рассказал Сева Абдулов: «Володя наш в последние месяцы жуткое количество ампул в сутки уже колол!» В моей памяти тут же всплыл тот давний разговор с его родственником. С Володей мы последние годы общались реже — жизнь немного разбросала. И подумать не мог, что все настолько серьезно.
«Год назад я уговорил Володю лечь в больницу на очищение крови, — рассказывал Сева. — Мучительнейшая процедура. Но он вынес. И вот выписка, он должен дать расписку, что предупрежден: если попытается сделать себе еще хоть один укол наркотика, может умереть. Высоцкий подмахнул ее. Выходит из дверей — и вдруг как рванет от нас с ребятами, запрыгнул в такси и уехал. Мы глазом моргнуть не успели. Я понял, что он поехал в известную нам больницу, где через знакомого доктора можно было добыть наркотик.
Приезжаем — и действительно, Володя там. Сияет, словно медный таз: «Ребята, а я не умер!» Ясно, что уже укололся. Решил рискнуть, сыграть с судьбой в рулетку...
А минувшей зимой, в январе, были в больнице, — подытожил Сева, — его обследовали и развели руками: все органы — печень, почки — абсолютно изношены и организм не справляется с нагрузками».
В моей голове начал складываться пазл: как я раньше не обращал внимания? 1979 год, прихожу в ЦДЛ — Центральный дом литераторов, встречаю Володьку. «Васёчек! — радостно бросается он ко мне. Но ведет себя странно: глаза бегают, руки подрагивают — как будто нервничает. Ушел в сторону: — Я сейчас!» И бесследно испарился. Только после рассказа Абдулова я понял, что у него была ломка и он искал, где бы спрятаться, потихоньку сделать укол.
Про «последнюю любовь» Высоцкого Оксану, о которой позже писали в газетах и рассказывали в ток-шоу, что могу сказать? Видел я и ее. Помнится, примерно за четыре месяца до смерти Володи подъезжаю утром в Лаврушинский. Стоит его «мерседес», в салоне сидит блондиночка. В Лаврушинском тогда был ВААП, в его кассе авторы получали гонорары. Путь к ней проходил через длинный, метров двадцать, подземный коридор. В этом коридоре мы с Володей и столкнулись. Обнялись, расцеловались.
— Как дела?
— Нормально! А у тебя, как понимаю, опять «перемена фотокарточки», — не без улыбки заметил я.
— Да, Васёчек, все путем!
Вижу по глазам, что Володя нетрезв, но запаха алкоголя нет. А я знаю, какое от него утром «амбре», если накануне он хорошенько принял.
Оксану я видел еще раза два или три. Уже после смерти Володи каждый год в квартире одного из его приятелей Наталья Крымова (жена Анатолия Эфроса) устраивала что-то вроде поминок. Кстати, туда всегда приходил следователь, которому когда-то поручили «прищучить» Васёчка за «левые» концерты. Но он, пока расследовал, так полюбил песни Володи и его самого, что замял дело и стал другом Высоцкого. Несколько раз на эти встречи приходила и Оксана. Самая обычная девушка, ничем мне не запомнилась.
Все, что мне осталось от юности, — воспоминания. И письма: «Дел я наделал, Васёчек, подумать страшно. Но, вероятно, все будет нормально...»
Конечно, по-настоящему Володя любил только Марину. И свое знаменитое последнее стихотворение: «...Мне есть что спеть, представ перед Всевышним, мне есть чем оправдаться перед Ним...» — посвятил Влади, а это о многом говорит. Знаю, что планировал уехать к ней за границу — лечиться от наркозависимости. Не успел.
Не помню, плакал ли я на похоронах. Скорее, было состояние ступора, все в тумане.
Где-то в сентябре начинающий в ту пору композитор Владимир Матецкий показал мне одну мелодию и попросил написать к ней текст. Музыка очень понравилась, ее мелодия словно рифмовалась с уходом Володи. Я пришел домой и почти не отрывая карандаш от бумаги, написал припев:
Больше не встречу,
Такого друга не встречу,
Такого друга, как ты,
Дарит жизнь только раз.
И не излечит,
Ничто печаль не излечит,
Мою печаль о тебе
Память сгладить не даст...
Предложил песню группе «Карнавал», где начинал Александр Барыкин. Ребята с удовольствием начали репетировать, планируя включить ее в новую пластинку. Но снова стеной встали чиновники, на сей раз худсовет фирмы «Мелодия»:
— Этой песни не будет!
— Почему?
— Потому что посвящена Высоцкому!
— А где это написано?
— Все знают, что вы были его другом!
И пластинка вышла без этой песни. Но в студии музыканты ее все же записали. Полуподпольно, ночью, когда на «Мелодии» почти никого не было. Остававшиеся сотрудники пришли в студию, слушали, в глазах у многих стояли слезы.
Еще через пару месяцев я встретил Андрея Вознесенского. Он сказал: «Отдыхал в Сочи, там во всех кабаках звучит твоя песня «Больше не встречу...» «Во всех кабаках» в восьмидесятые означало настоящую народную любовь. И совсем не худсоветы ее определяют, а люди. Так и песни Володи — живут в нашей памяти и будут жить вечно, а критиков и его гонителей кто теперь вспомнит?
Первые годы после смерти Высоцкого мне снился один и тот же сон. Будто Васёчек уходит из «Таганки» и организует свой театр, набирает труппу. «Ты на репетиции-то приходи! — просит во сне Володя. — Ты же знаешь, что я не умер!» И я вскакивал среди ночи.
Уже не снится, давно. Сегодня все, что мне осталось от нашей юности, — это воспоминания. И, конечно же, письма: «Я, Васёчек, всё это время шибко безобразничал в алкогольном то есть смысле. <…> Были больницы, скандалы, драки, выговоры, приказы об увольнении, снова больницы, потом снова, но уже чисто нервные больницы, т. е. лечил нервы в нормальной клинике, в отдельной палате. Позволял терзать свое тело электричеством и массажами и душу латал, и в мозгах восстанавливал ясность и сейчас картина такая: в Одессе все в порядке, в театре вроде тоже — завтра выяснится, и завтра же приезжает Марина. Я один, мать отдыхает, я жду. С песнями моими всё по-прежнему. Употребляют мою фамилию в различных контекстах и нет забвения ругани и нет просвета, но я... не жалею. Я жду.
Разберемся. Дел я наделал, Васёчек, подумать страшно. Но, вероятно, все будет нормально. Я тебе напишу еще поподробнее. Целую тебя, Васёчек, пиши».
А еще храню его первую пластинку с песнями из фильма «Вертикаль», на которой рукой Володи написано: «Моему наипервейшему другу, любимому мною много и безмерно. Васёчек! Пусть тебе будет хорошо!»
P. S. У меня недавно вышла книга — стихи и поэмы «Несовпаденье». В ней есть и посвященные Володе, например «На расстоянии». Вот оно с некоторыми сокращениями:
...Он словно делался глухим
к звонкам беды, звонкам
опасным,
а те, кто был в то время
с ним,
поладили с его напастью,
заботясь больше о своем
присутствии в ближайшем
круге,
чем о пытавшем на излом,
сжигающем его недуге.
<…>
Я знаю, как он тосковал
о тихом доме, о покое,
но суеты безумный бал
опять захлестывал волною.
<…>
И вся грядущая беда
была еще небесной тайной,
когда мы встретились тогда,
весной,
в далеком Магадане.
http://7days.ru/
Немає коментарів:
Дописати коментар